Сомнения подтачивают убеждения. Тем самым они нарушают формирование мнения, взгляды, которые мы хотим рассматривать как стабильные и/или полагаем, что, надеемся или можем представлять как собственное мнение.
Чем дороже нам собственные мнения и убеждения, тем решительнее мы обороняемся против любого сомнения и даже намёка на него. Особенно если те, кто сформировал наши мнения, кто привел (или склонил) нас к собственному убеждению, любимы нами и дороги нам, или мы приложили значительные усилия к тому, чтобы добиться собственного образа мышления.
Мы зачастую изо всех сил защищаемся от попытки поставить их под сомнение.
Мы, в конце концов, обижаемся на сомневающихся, на тех, кто своими вопросами лишает нас уверенности и колеблет нашу убеждённость, за то, что они, эмоциональные или рациональные зачинщики беспорядка, вторгаются в здание наших убеждений.
Теперь, в качестве “вывески” собственного мышления, следует рассмотреть окружающий нас мир критическим взглядом. За этим стоит ясное побуждение не воспринимать обращённое к нам безоговорочно и безоглядно, наивно и легковерно, но встречать эти новации с известной долей скепсиса и оговорками. Но что это означает на самом деле? Тем самым нас буквально призывают к недоверию и осторожности – подобно предостережению с детских лет: «смотри в оба!»
От кого или от чего нас, собственно, предостерегают? И кто по-дурацки косится на нас, когда мы с любознательностью, непредвзято и с открытым сердцем знакомимся с новым положением вещей, с до сих пор неизвестным, с новыми идеями или альтернативами? Да, это может поколебать твёрдо укоренившееся в нас убеждение, расшатать вцементированный, вросший в систему камень, и тем самым сотрясти крепко сколоченное из (более или менее) застывших стереотипов мышления здание, раскачать или вовсе опрокинуть его.
Несмотря на то, что латинское слово criticos (как заимствование из греческого) означает “решение после обсуждения” (crinein, греч.– «отделять, разделять»), а критика требует «научной оценки» лишь с 17 века, греческое слово crisis, изначально – “решение”, сегодня – “угроза” (в общем и специфическом смысле) также относится к тому же смысловому семейству. Критиком называют ворчуна и порицающего хулителя, к которому уже заранее относятся со скепсисом и неприятием.
Ко многим сегодня обращено требование критического сознания, требование противостоять всему, что противоречит нормативной обыденности и, наверное, по этой причине мы рассматриваем сомнение главным образом как поведение, определяемое защитой, обороной.
Попробуем теперь подойти с другой стороны:
Кто принципиально ничто не рассматривает как бесконечное, окончательное и завершенное и поэтому всё: состояния, мнения, людей постоянно подвергает проверке, не боясь нововведений, дополнений или перемещений; отрекается от уничижающего момента сомнения. Для него сомнение – контрольный инструмент, постоянно находящийся в распоряжении, – не для того, чтобы фальсифицировать и обороняться (защищаться), но чтобы с его помощью предоставлять право на существование содержанию новых сведений и информации, новых знаний и до сих пор не известных взглядов, в том смысле, что можно выражать или дополнять собственные убеждения или локализовать слабые места в собственном мышлении и затем при необходимости исправлять их.
Искусство свободного от оценки сомнения может освободить нас от страха перед сомнением и даже вообще сделать его полезным инструментом . По этой причине, нам следует тщательно отличать, с одной стороны, эндогенное сомнение, то есть произрастающее из собственного мышления и чувствования, от экзогенного сомнения – исходящего от всего нормативного, от распространённых официально стереотипов мышления, от сомнения, соответствующего обыденности.
Если сомнение оказывается восприятием в сочетании скорее с неожиданностью, то это должно воодушевить нас на то, чтобы предоставить пространство такому сомнению, последовать за ним с любопытством, ведущим всё дальше, и растущим интересом. Но, если за ним стоит боязнь перемен и связанное с этим угрожающее “принуждение” изменить то, что до сих пор с верой воспринималось как верное или заученное действие, то тогда мы тем самым лишаемся шанса расширения пространства и предоставляющейся возможности обогатиться в интеллектуальном, эмоциональном или материальном /функциональном смысле.
В этом отношении критическое сознание и подпитываемое сомнение зачастую являются противоположностью того, чем оно прикидывается; системное мышление тоже мало хочет, чтобы его беспокоили; как и вся система в целом.
Именно поэтому не только наука провозгласила догму, что каждая новая идея, каждый необычный образ действий должны удовлетворять прежде всего научной критике (что так усложняет и часто делает невозможным прорыв нетрадиционных идей, а, кроме того, затрудняет приобретение исследователями необходимых денежных средств, при этом догма пропускает в основе своей естественное любопытство сперва через “фильтр” критического рассмотрения (и стоящей за ним принципиально отвергающей позиции).
Кто, однако, рассматривает сомнение не как отягощающий момент, но приравнивает его к бдительности, внимательности и тем не менее к открытому внимательному интересу, тому сомнение не будет препятствием или тормозом. Оно активизирует и заинтересует его.
В этом смысле сомнение может постоянно повышать меру собственной свободы или, в обратном случае, (если человек – жертва сомнения) затормозить собственное мыслечувствование и даже парализовать его.
Из всего этого мы, однако, узнаем, с одной стороны, откуда проистекает порой довольно удручающая боязливость многих людей и принципиальная оборонительная позиция по отношению к новому. Но с другой стороны, становится понятным стоящий за этим образец, умственная и психическая коррупция человека (в этом случае – нормированные величины мышления, чувствования и действий), с помощью которых система, которой претит всякое изменение, умеет защищаться от любого изменения, сомнения и, вероятно, проистекающих отсюда необходимых преобразований.
Кто победит страх перед сомнением, поскольку он понимает сомнение как нечто приносящее полезный момент, находящийся у него в распоряжении, тому сомнение дарит своё расположение, тот может рассматривать сомнение как нечто представляющее смысл. Наоборот: пока мы рассматриваем сомнение в смысле грозящего изменения сохраняемого до сих пор обычного положения дел, мы подчиняем себя тем самым манипуляции нормы, тормозящей нас и наше мысле-чувство-действие.
Люди различной церебральной диспозиции1 имеют различный подход к ситуациям, когда они сомневаются, сталкиваясь с новым. Человек с доминирующим “зелёным” вообще склонен к обороне, если речь идёт о новом, неизвестном ему. Его пугает неизвестная область, и поэтому он реагирует пессимистическим недоверием. Если благодаря приказу или под давлением ситуации он всё же снова сталкивается с чем-то новым и побуждается к действию, то выполняет поставленные перед ним задачи с привычной точностью. Если же он тогда обнаруживает, что был под влиянием предубеждения, поскольку казавшееся ему подозрительным новое оказывается истинным, реальным и правильным, он не может по-настоящему радоваться удавшейся работе; ведь в действительности это было совсем не его достижение; ведь он действовал лишь по приказу. Даже множественные события такого рода не позволяют человеку с сильно выраженной зелёной доминантой, находящемуся в плену каталога норм, изменить своё мнение, чтобы затем приходить к новому в общем более оптимистично и внимательно. Совсем наоборот: его пессимизм даже закрепляется: согласно его “мышлению”, с каждым успехом возрастает опасность неудачи, которая когда-нибудь да случится.
Своей жестикуляцией он прежде всего демонстрирует спонтанно наморщенный лоб, опущенные вниз уголки рта и иногда почти брезгливое выражение на лице. Его поза чаще всего закрыта и зажата (“экономия места”). Если у него на втором месте рационально – доминирующее “синее” – мозг, тогда в ход пойдут вводные фразы типа “да, но…” или “я вообще не могу представить, что…”, с помощью как будто бы логических выражений “обосновывается” эмоциональный отказ (защита).
Лимбический тип, управляемый главным образом эмоциями, спонтанно реагирует протестом, упрямо выставленным вперёд подбородком, сильно преувеличенной громкостью и направленными во внешнюю среду отстраняющими жестами.
Его протестующая риторика начинается тогда чаще всего фразами типа: “нет, нет…” или даже “этого вообще не может быть, потому что…”. Если у него управляющий инстинктами аспект спинного мозга на втором месте, то он как можно скорее уходит от дискуссии, которая, возможно, начнётся; он не хочет ни слышать, ни обдумывать аргументы, которые потенциально могут ввести его в заблуждение.
Если он в такие моменты столкнется с таким же преимущественно “красным” партнером по разговору, дело мгновенно может дойти до значительного спора, иной раз даже до полного разрыва с визави. Такого рода диспут-борьба нуждается тогда чаще всего в улаживающем третьем, чтобы всё не закончилось длительной враждой, вечной ненавистью и полным отчуждением.
Ориентированный на большой мозг (мозжечок) тип “синего” мозга обнаруживает свои сомнения меньше в мимике, он гораздо больше пытается приобрести более широкую платформу, своего рода уверенность в точке зрения. Его тон становится всё жестче и звучит раздражённо, повышается, а его жестикуляция становится всё более резкой. Если он в таком споре встретится с таким же доминирующе “синим” партнёром, другим слушателям лучше откланяться; дело в том, что оба теряют себя в диспуте специалистов, который, в свою очередь, очень быстро тонет в теоретизированом (псевдо)научном приведении доказательств и абстрактной логике.
Независимо от всего вышеупомянутого, сомнение, по сути своей, таит фатальный “шарм”; оно избавляет от допустимости возможности. Кто отговаривается сомнениями, приводит их в оправдание, может порой отрицать неизвестное для него, новое, руководствуясь нечестными мотивами и главным образом скептически – пессимистической позицией. Гораздо чаще защищает сомнения тот, кто просто ленив, чтобы думать, но не хочет (по понятным причинам) признать это перед всем миром.
Кто и без того ленив в интеллектуальном отношении и никогда особенно не упражнялся ни в риторическом, ни в литературном отношении, уже изначально имеет по этой причине комплексы неполноценности и будет отговариваться сомнениями как надёжным средством, чтобы в очередной раз не быть изобличенным в собственной неначитанности, незнании и поверхностном мышлении.
Поэтому дискуссии с подобными людьми длятся чаще всего непродолжительное время. Убеждать таких людей – или мало смысла, или вообще не имеет смысла, у них отсутствует готовность и воля, чтобы вообще заниматься новым. Кто попадается на удочку таких людей и рассчитывает на то, что сможет победить сомнение с помощью аргументов, что, убеждая, проявит просветительскую работу, – тот попадает в западню в большинстве своём повергающей в пессимизм психоигры. В такие моменты можно избавить себя и других от значительного огорчения, если закончить “спор” располагающей улыбкой и сойтись на том, что “мы вдвоём едины“.
Всякий труд по убеждению того, кто не хочет непременно выяснить подоплёку собственных сомнений, совершенно не имеет смысла.
Перевод с немецкого И. В. Родзиной
1 Имеется в виду различные виды доминирования базового костного мозга (зелёный) лимбической системы (красный) или рационально ориентированного большого мозга (мозжечка (синий) согласно структограмматике.