Эмоционально-интеллектуальная коррупция как причина того, что люди становятся все более одинокими
О «социальной справедливости» говорит сегодня каждый политик, если речь идет о его партии, упрекая при этом с той же готовностью политических соперников в «социальной холодности». Любой принимаемый закон должен содержать в себе «социальный компонент», чтобы вообще быть рассмотренным на пленарном заседании, и повсеместно требуется «социальная активность» как основа функционирующего государства.
Однако если присмотреться, можно заметить, что все происходит с точностью до наоборот: отдельный человек, как и общество в целом, чувствует себя все менее социально связанным, а восхваляемые социальные системы (системы социального страхования) по всему миру оказываются перед огромными проблемами.
_____________________________________
Несколько месяцев назад мой сосед был найден мертвым в своей квартире. Члены пожарной команды взломали дверь, врач скорой помощи на мой вопрос пробормотал что-то вроде «вероятно, самоубийство», а полиция хотела знать, когда мы видели его в последний раз. Несколько пораженный, я спросил самого себя, как часто я вообще видел этого соседа и что могло быть причиной того, почему 40-летний мужчина умер так внезапно.
С тех пор в моих мыслях блуждает вопрос, насколько мы, собственно, еще социальны, что вообще сегодня для нас означает социальность?
Почему мы почти не общаемся со своими соседями, время от времени лишь мимоходом здороваясь с ними в подъезде (если вообще здороваясь), ничего не зная о них и не испытывая интереса познакомиться с ними ближе?
Слово «sozius», изначально означавшее «сопровождающий», еще вспоминается нам из уроков латыни, а с понятием «социальность» мы связываем вялое соседство. Какой-либо интерес чаще всего отсутствует: у нас разные профессии, жизненные цели и время работы. Порой мы вообще узнаем о существовании живущих с нами стена к стене людях, лишь когда музыка соседа становится слишком громкой или соседская семья ссорится.
Но поскольку я три года жил в деревне, я еще очень хорошо помню, что там все было совершенно иначе: все знали друг друга, все знали, как у кого обстоят дела. Но в городах о том, где и как живут наши ближние, чаще всего узнаешь только от собственных детей, – в том случае, если у соседей тоже есть дети.
Основы социального сосуществования, интерес и чувство единства у нас, прежде всего, в городах уже в значительной степени утрачены, поскольку все, что первоначально способствовало социальности группы и расширенной семьи и определяло ее, сегодня передано государственным институтам, подлежит правовому регулированию, то есть было, так сказать, деперсонализировано.
За счет этого переноса всех жизненных сфер и содержаний на нормативные величины люди внутри общин и городов, превышающих размер деревни, не только утратили интерес друг к другу – отсутствует также всякий импульс к тому, чтобы вообще ближе сходиться с соседями. Люди встречаются разве только на собраниях собственников жилья/квартиросъемщиков, чтобы поговорить о предстоящем ремонте, поломках в местах общего пользования и других подобных вещах.
Чем больше государство брало каждого человека с момента его рождения и до самой смерти под свою «опеку» посредством все более уплотняющейся сети распоряжений, законов и предписаний и заставляло подчиняться своему диктату – явное «доказательство» его безусловной заботы, – тем больше каждый гражданин лишался самостоятельности и деградировал в инструмент политического всемогущества. Вместе с этим утрачивалось и всякое побуждение ощущать себя частью сообщества и социальным существом, а также брать на себя ответственность друг за друга и проживать ее.
Проверьте для примера самого себя: что Вы на самом деле знаете о людях, живущих вокруг Вас в 50 метрах? Кто они по профессии, чем увлекаются? Откуда они родом и чем они живут?
Конечно, мы встречаемся в союзах и ресторанах. Мы поддерживаем контакт с некоторыми избранными друзьями и коллегами, которые, однако, в большинстве случаев живут в других районах города, то есть не в непосредственном соседстве. Но даже их жизненные цели и содержания обсуждаются разве что при единичных встречах, устойчивое чувство ответственности за них и их проблемы появляется только во времена бедствий или в случае болезни. В остальном мы заняты исключительно своими собственными проблемами и исходим – и не напрасно – из того, что с этими проблемами мы все равно всегда оказываемся один на один, как и все остальные в нашем окружении.
Современный человек чаще всего имеет более или менее непосредственные социальные отношения еще только с коллегами по работе, с которыми он волей-неволей ежедневно видится на рабочем месте, обсуждает профессиональные проблемы или совместно обедает в местной столовой.
Прошу заметить: я говорю здесь не о любопытстве и общеизвестных сплетнях, а о настоящем интересе.
Как «современные граждане своего государства» мы позволили затянуть себя в корсет, который целиком охватывает все сферы нашей частной, семейной и профессиональной жизни. Мы объединены в ремесленные/торговые палаты и профессиональные объединения, профсоюзы и избирательные участки – статистические номера и фигуры, функционирующие как можно более незаметно, чтобы никому неприятно не броситься в глаза и тем самым не стать предметом общественного внимания.
Для любой инициативы, любой креативной идеи, организованного праздника среди соседей и т.п. нам необходимо разрешение какой-либо государственной инстанции. Публично-(не)правовой порядок контроля и учета, над которым по заказу государства так старательно работают наши службы и ведомства, постепенно лишал нас всякого интереса, всякой мотивации оживлять наше (собственно, всеми желанное) добрососедство, то есть становиться в исконном смысле слова социальными.
Каждый концентрируется преимущественно, а то и исключительно на своей собственной жизни, профессиональной карьере, и в этом мы позволяем принимать участие разве только своей непосредственной семье, хотя и этому последнему бастиону социального сосуществования все больше грозит опасность быть утраченным.
Все то, что государство, партии и политики выдавали нам за «социальное законодательство», приводило ко все большей десоциализации отдельного человека. Не удивительно: государство определяет, кто может считаться самостоятельным предпринимателем, оно регулирует все образование и профессиональную жизнь, владеет системой здравоохранения, медицинского и пенсионного страхования – конечно, только с наилучшими намерениями и из социальных обязательств, выполнение которых оно суверенно приписывает себе; государство как всемогущий супер-отец!
Но перенимание государством и его органами всех социальных целей сообщества, на самом деле, является противоположностью того, о чем оно заявляет: это десоциализирует отдельного человека, делает его ленивым и несамостоятельным и тем самым все более неспособным мыслить, чувствовать и действовать в соответствии со своей естественной социальностью. Это изолирует человека и низводит его до потребителя, превращает его в объект экономического планирования и статистической функциональности[1].
Соответственным образом выражено поэтому и (с рациональной точки зрения вполне понятное) стремление каждого отдельного человека обеспечить себе по возможности все преимущества – всяческие субсидии и «социальные» притязания, путевки и льготы, которые ему предоставляет и предлагает содержатель социальной монополии: ведь это просто глупо упускать и не использовать причитающееся.
Проблема лишь в том, что эта государственная мания «социального» обеспечения связана со все более возрастающими накладными расходами, ведь разбухающая масса тех, кто управляет, санкционирует и бюрократически организовывает эти социальные благодеяния, хочет быть оплаченной. А перенос всей социальности на государство и его органы повышает стоимость того, что первоначально люди делили друг с другом на общественных началах и бесплатно. Поскольку армиям этих «социальных чиновников» не только выплачивают их ежемесячные оклады, но и финансируют их здравоохранение и, наконец, пенсии, можно предвидеть, когда государству в финансовом отношении перестанет хватать воздуха, когда его самовластно истребованная мания социализирования буквально обескровит его.
Что ж, для этого в его распоряжении есть такие механизмы, как повышение налогов, все более уплотняющаяся система контроля, доступ к каталогу сборов и штрафов, коммунальные налоги и сборы. В крайнем случае можно пренебречь инфраструктурой государственных учреждений, отменить субсидии и изменить законы, на которые уже давно лишенные дееспособности граждане до сих пор надежно полагались.
При этом в большинстве случаев люди вообще так и не осознали, что посредством отлаженной системы наблюдения и контроля, с одной стороны, и все большего лишения дееспособности своих граждан (порой можно говорить даже о инфантилизации), с другой стороны, государство все больше брало их под свою опеку и лишало способности самостоятельно заботиться о делах и содержаниях истинной социальности.
Тот, кто осознает эти взаимосвязи и таящуюся за ними трагичность и, возможно, даже проявляет личную инициативу, чтобы остановить эту десоциализацию, очень легко оказывается в атмосфере нелегальности: он привлекает внимание и вызывает подозрения. Именно это – возврат к утраченной независимости и обращенному к человеку социальному поведению – государство в своем стремлении контролировать, определять и направлять все области человеческой жизни воспринимает как опасность возможной утраты значимости и как вмешательство в его самовольно присвоенный государственный суверенитет. Именно этой паранойе государства и его органов, которые беспрерывно с помощью новых законов и распоряжений делают джунгли параграфов все более непроглядными и запутывающими, чтобы предотвратить возможную потерю контроля, мы обязаны такими понятиями как «социальное государство» или даже «социализм» как ультимативное присоединение к идеологии и лишение дееспособности членов государства. Подобное семантическое извращение мы найдем также в слове «демократия», которая – в полном непонимании первоначального значения – навязывается сверху вниз, хотя каждый хоть немного сведущий в истории человек знает, что она может функционировать только снизу вверх.
Мало пользы приносит тогда и то, что мы на общественных началах работаем в общественно-полезных союзах и организациях, поскольку они также подвергаются мании контроля государства – не только в содержательном, но, прежде всего, в функциональном, финансовом и бюрократическом плане.
Как же вообще можно противостоять этим условиям? Какой выход существует из предписанного государством принудительного социализирования граждан?
Что ж, самое важное заключается в том, чтобы как можно больше людей осознали, что государство никогда не может мыслить социально и быть таковым, да на самом деле вовсе и не намеревается, как и не может выполнить обещания, которые оно – за высокие отчисления на социальное страхование и вымогаемые посредством законов сборы – дает гражданам.
Только это осознание и понимание взаимосвязей позволит каждому отдельному человеку использовать средства и искать пути для того, чтобы эффективно противостоять этому псевдосоциальному всемогуществу государства.
Вот несколько предложений:
- Заговорите как-нибудь со своим соседом и проявите интерес к нему и его семье.
- Активно ищите возможности принимать осмысленное и целесообразное участие в Вашем непосредственном окружении.
- Используйте маленькие объявления и ищите единомышленников для Ваших инициатив.
- Пытайтесь заинтересовать Ваше окружение новыми идеями и креативными предложениями.
- Объединяйтесь в сети – через Facebook, XING и т.п. – с единомышленниками.
- Создавайте среди соседей рабочие группы и дискуссионные кружки, в которых можно было бы также обмениваться хорошими советами и информацией.
Чем больше людей поймет, что государство не способно мыслить и действовать социально, тем скорее люди снова найдут путь назад к проживаемой и переживаемой социальности – социальной в первоначальном смысле слова.
Ханс–Вольфф Граф
Перевод с нем. М. Назаровой
[1] См. книгу «Коррупция – расшифровка универсального феномена», Х.-В. Граф, стр. 140-141, доказательства «криминальной социальной государственности».