СУВЕРЕНИТЕТ КАК МАКСИМА ЖИЗНИ

Х.-В. Граф

 Перевод с немецкого

В. фон Тимрота

 

Зарегистрированное объединение

«Германский федеральный союз по вопросам

налоговой, финансовой и социальной политики»

 

Deutscher Bundesverband für Steuer-, Finanz- und Sozialpolitik (DBSFS) e.V.

 

Мюнхен 1999

 

Суверенитет как максима жизни

 

 

Слово «суверенный» толкуется как «самоопределённый», «справля­ю­щийся с особой ситуацией или задачей в любой момент», «превосходный». Су­ве­реном считается властитель или князь земли (с неограниченной властью), а суверенитет – это верховная государственная власть, власть су­ве­рен­ного государства, его превосходство и независимость (от вли­яния дру­гих го­су­дарств).

В чём же заключается суверенитет государства? До какой степени от­дель­ные части государства могут быть действительно суверен­ными: с од­ной стороны, граж­дане, а с другой – их сообщества на более высокой сту­пени – семья, об­щи­на, заводы и объединения, школы, университеты и пр.?

Является ли суверенитет основным правом человека или даже основ­ной потребностью, при­су­щей ему? Можно ли суверенитет разделить, пе­ре­дать или отказать в нём (указом)?

В немецком языке под «суверенным» человеком в обиходе подразумевают чело­века, который почти во всех ситуациях сохраняет спокойствие, принимает по отно­ше­нию к другим лю­дям про­ду­манные, по-умному взвешенные и сра­вни­тельно бед­ные эмо­ци­ями решения.

В основе слова «суверенный» – латинское слово «super» («вверху, сверху, на»). В XVII столетии оно было заимствовано из французского языка в ка­честве прилагательного (souverain), а с раннего XVIII столетия это слово стали ис­поль­зо­вать как суще­ст­ви­тельное (souverain – суверен, князь) в ка­че­стве синонима го­су­дар­ственного суве­ре­нитета. В этом, казалось бы, чётком и од­но­знач­ном зна­че­нии оно проникло чуть ли не во все европейские языки, а в ходе ко­ло­ни­за­ции – в азиатские и афри­канские языки, а также в Южную Америку.

 

Ни в одной профессии не наблюдается столько психо­-со­ци­альных отклонений, как среди политиков. Проблема в том, что их недостатки при­ходятся мно­го­чис­лен­ным людям, ставшим их жертвой, очень дорого. Д.-Л. Эрл

 

Это понятие, определение которого представляется однозначным, бродит по про­из­веде­ниям чуть ли не всех философов и специалистов по государственному пра­ву, охотно ис­пользуется политиками и партиями, украшает конституции, мир­ные договоры и вну­тригосударственные соглашения. Однако оно ис­поль­зу­ет­ся неразборчиво и в связи с этим раз­де­ляет судьбу многих понятий; мало кто счи­тает нужным заняться более подробным изучением его языкового со­дер­жа­ния и при­су­щего ему воздействия, более подробно осветить качество его по­все­днев­ного полити­че­ского действия, устанавливая таким образом не­по­сред­ст­вен­ную связь с соб­ст­вен­ной жизнью. Ещё в значительно мень­шей степени осве­ща­ются раз­ные его факторы воздействия. Почти ни­ко­му не приходит в голову за­ду­маться над тем, как развить, расширить и со­хра­нить свой собственный су­ве­ре­ни­тет.

Немудрено поэтому, что, ссылаясь на это понятие, представители партий, про­фсоюзов и прочих сообществ выдвигают требования. С той же ссылкой от­пра­вля­ется пра­во­су­дие, обосновываются запреты, вмешиваются в права третьих лиц, издаются за­коны, ведутся войны, принимаются и оправдываются меры, ко­то­рыми нередко преследуются цели, прямо противоположные якобы на­ме­чен­ным, используемые для весьма безнравственного ограничения или полной лик­ви­дации су­веренитета или нейтрализации от­дель­ных граждан, объ­еди­нений или даже це­лых го­су­дарств.

 

 

Свобода и достоинство

 

Существенными элементами суверенитета как в теории, так и в реальной жизни яв­ля­ются свобода и достоинство каждого отдельного человека. Обязан­ность всякой го­су­дарст­вен­ной власти – обеспечить не­при­кос­но­вен­ность, ува­же­ние и защиту его свободы и достоинства (статья 1 Основного закона Германии). В преам­буле этого Основ­ного закона, ко­то­рый был принят 23 мая 1949 го­да, даже установлено, что «весь гер­ман­ский на­род остаётся при­зван­ным до­стиг­нуть в свободном самоопреде­ле­нии един­ства и свободы Германии».

Каждый здравомыслящий современник знает, что осталось от этих на­мерений в но­ябре 1989 года, затем – в Договоре об объединении, впоследствии – при Гель­муте Коле, а позднее – в коалицион­ной бумаге настоящего правительства[1].

То и дело партии и даже органы правосудия, нисколько не задумываясь, на­ру­шали и нарушают нормы абзацев 2 и 3 статьи 1 Основного закона, за что их не наказывают. Это не­уди­ви­тельно, ибо лишь не­мно­гие немцы знают Основной за­кон, и ни один суд не взялся бы за рассмотрение дела в связи с нарушением этой статьи; оно было бы передано Кон­сти­туцион­ному суду. Несмотря на то что по сей день Фе­деративная Рес­пуб­лика Гер­ма­ния не имеет конституции, су­ще­ст­вует Кон­сти­ту­ционный суд, состав се­натов которого определяется ис­клю­чи­тельно с со­блюдением удельного веса пар­тий, в результате чего сенаты дейст­вуют и при­ни­мают ре­шения в прину­ди­тельной зависимости от воли партий.

Ссылка на «вышестоящие права», позволяющая как нельзя лучше отменить гражданские сво­боды отдельного человека, или на предполагаемое нарушение кон­сти­ту­ци­он­ного по­рядка, норм нрав­ст­венности (статья 2 Основного закона) или со­от­вет­ст­вующий дру­гой закон, используется постоянно и без угрызений со­вести для на­ру­шения десятков статей Основного закона, который состоит из всего 146 статей. Не­смотря на это пред­ста­вители (пока что) высшего гер­ман­ского суверена – го­су­дар­ства не устают благо­словлять Основной закон Федера­тив­ной Рес­пуб­лики в качестве, возможно, лучшего фун­да­мента правового го­су­дар­ства, что с тео­ре­ти­че­ской точки зрения – если пренебречь типичной сверх­ще­пе­тильностью немцев – может вполне со­от­вет­ст­вовать дейст­ви­тель­ности, но на прак­тике это не так. Так, государство определяет, ка­кой вид веры и ве­роис­по­ве­да­ния следует понимать под религией. К тому же оно при­сва­ивает себе право пре­доставлять тем или иным религиям особые права[2], на­ло­говые льготы или опла­чивать из казны[3] их административные акты, в ре­зуль­тате чего одно­знач­но и многократно нарушаются положения статьи 4 Ос­нов­ного закона и ставятся в не­выгодное положение другие религии с на­ру­ше­нием поло­же­ния о равенстве перед за­ко­ном.

Статья 5 Основного закона гарантирует общую свободу мнений и прессы, а также возможность «беспрепятственно получать информацию из обще­до­ступ­ных источников», но что означает «обще-», определяют опять-таки партии как блю­с­ти­тели системы и первосвященники «конституции», с которой они себя счи­тают связанными и которой при­дер­жи­ва­ются лишь в связи с тем, что им это вы­годно.

Статья 6, выдержанная в общей, ни к чему не обязывающей тональности, огра­ни­чи­вается «заботой о детях и их воспитанием», регулирует факульта­тив­ное ра­вен­ство небрачных детей и детей, родившихся в браке, довольствуется обеспечить «усло­вия их физического и умст­вен­ного развития». Естественно, что Основным за­ко­ном не предусматривается ни минимальное стан­дарт­ное умст­вен­ное вос­пи­тание в роди­тель­ском доме, обязанность по которому сваливается на госу­дар­ст­вен­ное школь­ное дело, ни квалификация ро­дителей, не­об­ходимая для умствен­ного и эмо­цио­наль­ного развития ребёнка, кото­рое по­зво­лило бы ему стать по-насто­я­щему суверенным.

В соответствии со статьей 7 Основного закона школьное дело целиком на­хо­дится под над­зором государства. Лицам, управомоченным на воспитание детей, пре­до­ставлено лишь право на принятие решения «об участии ребёнка в ре­ли­ги­оз­ном воспитании» (абзац 2), но только в от­ношении обеих христианских церк­вей. Хотя го­сударство позволяет учреждение част­ных школ, они всё же обя­заны при­дер­жи­ваться общественно-пуб­лич­ных учебных про­грамм, по­сколь­ку госу­дар­ство, то есть министерства культов земель, со­хра­няет за собой право на вы­дачу об­ще­при­знанных («государством») свидетельств об окон­ча­нии учебных за­ве­дений.

Свобода собраний, предусмотренная абзацем 1 статьи 8 Основного закона, сразу же ограни­чи­ва­ется абзацем 2 той же статьи. Тем самым становится оче­вид­ным относи­тель­ный характер свободы собраний и всех остальных 138 статей Основного закона.

Зачем этот экскурс?

Экскурс должен заставить задуматься над понятием свободы и достоинства граждан, от великодушного предоставления и обеспечения, но и ограничения ко­то­рых в вы­сокой степени зависит суверенитет каждого отдельного че­ловека.

Неудивительно поэтому, что партийные карьеристы выступают против про­ве­де­ния пря­мых вы­бо­ров и референдумов. Ведь в таком случае они должны были бы заботиться о на­ро­де и его интересах, чего они не желают, да и не умеют. Д.-Л. Эрл

 

Однако тут-то закрадывается подозрение, что свобода и достоинство от­дель­ного че­ло­века не очень-то в почёте, поскольку настоящий суверенитет, к ко­то­рому стре­мится человек, при­дер­живаясь определённого образа жизни, осущест­вляя его в своём быту, очевидно, способен помешать вышестоящим су­ве­ре­ни­те­там и стать для них помехой, так как появляется воз­мож­ность ставить под во­прос, огра­ничивать или на­ру­шать абсолютные полномочия «власть иму­щих» вы­ше­­стоя­щих сис­тем.

Тут выявляется диалектический разлад, корни которого уходят в ту эпоху, ко­гда человек впервые начал догадываться о своей индивидуальности и пы­тался её усиленно раз­ви­вать и отстаивать её более упорно.

Данное противоречие – человек как часть «стада» или как индивид, стре­мя­щийся к ав­то­но­мии и самоосуществлению – проходит как Ариаднина нить сквозь историю че­ло­ве­чества, сквозь два тысячелетия философии, начиная с Ге­ра­клита и мудрецов гре­че­ской античности до Канта, Гегеля, Сартра, Поппера и Гадамера, сквозь юридическую науку и науку госу­дар­ст­вен­ного права, на­чи­ная с Хам­му­рапи до властителей наших дней в Брюсселе, Гагах, Нью-Йорке, сквозь ис­то­рию религий, начиная с Вед и Упанишад, Августина и Эразма Рот­тер­дам­ского и кончая экуменическими движениями наших дней, тех или иных науч­ных школ, включая вопрос о том, что является приемле­мым или нравст­вен­ной не­об­хо­ди­мостью c праг­ма­ти­чески-моральной точки зрения («politically cor­rect»[4]).

 

 

Этика подлинного суверенитета

 

Человек, как и любая другая форма органической жизни, по рождению ни добр, ни плох. Определяемый наследственными задатками, он ещё на ранней пре­натальной ста­дии начинает эмоционально воспринимать окружающую его и не­зримую ему среду. Его рас­положенность – как физическая, так и душевная – за­ви­сит от «снабжения» от материнского организма (не только пи­та­тель­ными ве­ще­ствами, но и гормонами), что ещё в до­ро­довой период может привести к раз­ным по ка­честву дис­по­зи­циям.

Но сразу после рождения младенец, удовлетворив основные потребности в борьбе за выживание, пытается познать самого себя и окружающую его среду, с любопытством ис­следуя её, поглощая как сухая губка всё, что происходит во­круг него и творится с ним.

Используя свои переживания и основанные на них опыт и познания, ма­лень­кое су­ще­ство формирует познание своего Я. Взаимодействия собственного ощу­ще­ния и вы­ражения, обусловленные ими реакции окружающей среды, по­сто­ян­ное на­блю­дение и (на первых порах относительно) безбоязненное освоение мира спо­соб­ст­вуют по­сте­пен­ному выяв­ле­нию ма­лень­ким человеком собст­вен­ной по­зи­ции. Он ощу­ща­ет комфортность и ра­дость, но и сопротивление и боль. Всё это – па­ра­метры развития весьма естест­венного, эгоцентрично мотивирован­ного су­ве­ре­ни­тета.

Ещё не поддавшись нравственному разложению и искривлению, не подчи­нив­шись существующему моральному порядку, ма­ленькое су­ще­ство действует и жи­вёт в со­от­ветствии со своими инстинктами и ощущениями. Оно раз­деляет рад­ость и скорбь окружающей его среды, которая становится для него всё бо­лее родной; оно дуется и ласкается, впадает в упрям­ство, иногда отказывается об­щаться. Но с другой стороны, оно весьма склонно и готово к социальному во­вле­че­нию в среду, небольшую по количественному со­ставу и выполняемым ею функциям, так как, с одной сто­роны, оно ощущает свою за­ви­си­мость, а с дру­гой стороны, старается таким же естест­вен­ным путём завоевать своё место в общ­ности. В этой связи уместно было бы говорить о раз­витии ес­тественной этики – основы ин­стинктивного стремления к естест­вен­ному су­ве­ренитету.

Что касается суверенитета, то дело обстоит примерно так же, как и с автори­тетом. Существует естественный, но и институциональный суверенитет. Пер­вый зиждется на генетической расположенности и инстинктах: человек стре­мит­ся к естест­вен­ному освоению своего жизненного пространства, которое он пы­та­ется с интересом (ratio) и любопытством (emotio) познать и изучить. То, что та­кое стремление в кон­тексте так называемого социального вовлечения подлежит не­ко­то­рым огра­ничениям («Свобода от­дель­ного человека, кон­чается там, где на­ру­ша­ют­ся сво­боды дру­гих»), не подлежит рас­смо­тре­нию. Ин­сти­ту­циональ­ный же су­ве­­ре­­­ни­тет является артефактом, со­здан­ным человеком, и счи­та­ет­ся со сво­бо­дами дру­гих членов общности лишь постольку, по­скольку (и если) они рас­-

Куда, ради Бога, устроить шрёдеров, блэров и шираков, фишеров и им по­бод­ных, а также десятки их сородичей, чтобы они больше не могли наносить вреда? Д.-Л. Эрл

 

полагают умом и смелостью оказывать сопротивление против су­жения их суве­рен­ного пространства. В то время как естественный суверенитет, ко­то­рый воз­ни­кает и про­израстает из готовности к естественному социальному поведе­нию, равным образом об­учаясь и обучая, стремится к передачи накопленных знаний, пред­ста­вляет со­бой основную потребность человека, институциональный су­ве­ренитет поль­зу­ется всеми до­ступными ему средствами власти, чтобы ис­клю­чительно для своей пользы – пре­ум­но­же­ния функциональной власти и су­ве­ре­ни­тета – под­чи­нить себе окружающую среду, чтобы она ему служила и чтобы по­лу­чить от неё вы­­году. При этом инсти­ту­ци­ональ­ный суверенитет опирается на параметры во­об­ра­жа­емой суверенности, которую он пы­тается сам создать и ак­тив­но за­щитить от всякого оспаривания, прибегая к весьма ав­то­ри­тарным сред­ствам – за­ко­нам, на­си­­лию, наказанию, ссылаясь при этом на (весьма проти­во­естест­венные) пра­ва, ис­поль­зуя негласные связи с едино­мыш­лен­ни­ками или адъ­ютан­тами, ока­завши­мися в зависимом положении, подчинёнными и уже доста­точно при­спо­соб­лен­ными. Па­ра­фо­ранды такого противоестественного суверени­тета при этом ис­поль­зуют мно­же­ство фиктивных страхов, которые возника­ю­т вместе с че­ло­ве­ком в про­цессе его социализации, вовлечения его в систему, окру­жающую его. Создавая мни­мость пре­до­ста­вления каждому отдельному че­ло­­веку защиты от любой на­вис­шей угрозы, одновременно суля – под­ку­пая своей наигранной «бла­го­склон­ностью» – обеспечить ему надлежащий уровень жизни, удоб­ства и без­опас­ность, инсти­ту­цио­нальный суверен лишает его шаг за шагом естест­вен­ного су­ве­ре­ни­тета, в то же время уве­ли­чи­вая инсти­ту­ци­ональный су­ве­ре­ни­тет.

Таким образом, государственный суверенитет, по сути, как это неуди­ви­тельно, мож­но приравнить к рэке­тир­ству, которое, являясь видом органи­зо­ван­ной преступ­ности, подлежит осуждению и уголовному наказанию.

Итак, с одной стороны, мы имеем дело с разными видами суверенитета – с су­ве­ренитетом отдельного чело­века, но и, на более высоком уровне, семьи, об­щины и, в ко­неч­ном итоге, государства, а с другой стороны, мы сталкиваемся с кон­фликт­ным потен­ци­алом, который является результатом разных мотиваций и по­треб­ностей, целей и под­хо­дов.

Рассмотрим ещё раз развитие человеческого сознания и представим себе, как про­ис­хо­дило развитие от семьи и клана вплоть до государства в нашем се­год­няш­нем понимании.

 

 

От вожака волчьей стаи до главы государства

 

Везде, где живут животные стадами, стаями или косяками, являющимися со­ци­альными об­щностями, са­мое силь­ное и опытное животное задаёт тон. Этот естест­венный ав­томатизм, пред­ста­вляя собой биолого-инстинктивный процесс, действует до тех пор, пока не под­рас­тёт но­вый вожак стаи, в результате чего кон­чается срок ли­дерства прежнего вожака. Ес­тест­венный суве­ренитет вожака стаи слу­жит за­щите и сохра­не­нию всей стаи, но и вида.

Лишь человек в борьбе за лидерство использует отчасти довольно не­ес­тест­венные и развращающие средства[5]. Высокоразвитые животные, конечно, тоже рас­полагают возможностью манипуляции, введения в заблуждения своих соро­дичей, получая тем са­мым вы­году, например, при поиске корма или спа­ри­вании, но лишь человеку дано разра­ба­ты­вать прагматическим путём ме­хан­измы и со­зда­вать системы, кото­рые вне зависимости от его квалификации и естест­вен­ного авторитета дают ему возможность эф­фек­тивно и на длительный срок осу­ще­ст­влять власть над ближними. Этой «спо­соб­ностью» человек обязан эво­лю­ци­он­ному кван­товому переходу – развитию сознания, ко­торое антропологи от­но­сят к пе­ри­оду около десяти тысяч лет тому назад.

 

Харизматическими часто называют людей, с которыми предпочитают не иметь дела. Д.-Л. Эрл

К этому времени относятся завершающий этап «наведения мостов» между полу­ша­риями нашего мозга (calossum) и возникновение способности человека планировать своё будущее, осуществлять восприятие и мышление в абстрактных категориях. Примерно с этого момента человек, в отличие от любого животного, начал задумываться над при­чи­нами явлений природы и смыслом событий, раз­мышлять о своём прошлом, стро­ить пла­ны на будущее. Всё это можно было бы соотнести с биб­лей­ским образом «из­гна­ния из рая», утратой невинности. Лишь с этого мо­мента человек начал различать окружающую его природу в ко­ли­чественном и качественном отношениях, лишь с этого момента че­ло­век ока­зал­ся в состоянии придумывать средства и пути, чтобы действовать вопреки био­­логической при­роде, сознательно противиться обстоятельствам, бороться с опас­ностями, искать ответы на вопросы, которые ни одна другая форма орга­ни­че­ской жизни не в состоянии задавать.

К факторам подчинения окружающей среды – природы, но и сородичей че­ло­века – с древнейших времён относятся, с одной стороны, знания, а с другой сто­роны, мис­тика, опирающаяся на веру. Познавание умом природы и её явлений полу­чило, естественно, более быстрое развитие в таких городах, как Ур, Фивы, Иери­хон, Мем­фис, которые стали первыми крупными городами в результате всё уси­ли­ва­ю­ще­гося процесса разделения труда, нежели в деревне или среди ко­че­вых племен, что было связано и с более короткими ком­му­ни­ка­ци­он­ными пу­тями. В городах занимались на­укой и образованием. Там встречались тор­гов­цы и ремесленники, там возникло то, что сегодня принято называть, с одной сто­роны, культурой, а с другой – циви­ли­зацией. В этих более круп­ных го­род­ских общ­ностях возникли первые виды искусства, снабжались по­крытием дороги и стро­и­лись мосты, развивались архитектура и торговля, про­ис­хо­дило оживлённое об­щение (хотя у зарождающихся тогда языков отсутствовала грамматика).

Человек очень скоро понял, что бóльшие знания – это бóльшая власть, бóль­шее влияние и бóльшие шансы. Образовались первые объединения, которые, со­пер­ничая, пре­тендовали на власть, объединяясь в физические и духовные «бо­евые общ­ности». Итак, ин­ституциональный суверенитет возник при­мер­но де­сять ты­сяч лет тому назад, а местом его воз­никновения можно считать пер­вые бо­лее крупные скопления лю­дей в городах, где столкнулись люди разной куль­­туры, го­во­рящие на разных языках и обладающие многообразными зна­ниями.

Второй столп институционального суверенитета – это эмоциональность и ду­хов­ность (мистика) человека, рефлектирующего окружающую его среду, ро­див­шие в диалоге со скач­кообразно развивающимся разумом такие по­ня­тия, как сверхъ­естеcтвенность и мир богов. С помощью «сверхчеловеков» – богов, ве­ду­щих себя вполне как люди, но обладающих сверх­че­ло­ве­ческими силами, человек пы­тался подчинить своему разуму то, чего он, опи­раясь на свои знания, не был в со­сто­янии объяснить – явления природы и окру­жа­ющей его среды, движение не­бес­ных тел.

Таким образом, власть над окружающим миром и людьми приобретал тот, кто стал об­ла­дать бóльшими знаниями о взаимосвязанности явлений и (или) лучше разбираться в мистике окружающего человека пространства или умел давать со­от­ветствующие разъ­яс­нения. Вот когда зарождалась ответ­ст­вен­ная педагогика в смысле передачи зна­ния и познаний, но и сокрытия, отгораживания или со­зна­тель­ной дез­ин­формации в целях осу­ще­ст­вле­ния и сохранения власти. В силу свой­ст­вен­ной только человеку фантазии, которой он об­ла­да­ет исключительно бла­го­даря разуму и со­зна­нию, в ходе истории человечества у индивидов вновь и вновь за­рож­да­лись мысли и идеи, с помощью которых они умели объ­яс­нить взаи­­мо­об­усло­влен­ные явления и раскрыть тайны, о которых до этого мо­мен­та люди ни­чего не ве­дали. За это к ним – друидам, мистикам, провидцам – стали от­­но­ситься с ува­же­нием, они стали пользоваться авторитетом и приобретали власть над дру­гими людьми.

Именно таким путём возникли все религии, идеологии и теории, на которые человек ссылался, развиваясь, оформляя и расширяя своё жизненное про­стран­ство, создавая различные культуры и цивилизационные образования, предъявляя свои претензии на власть в тех или иных проявлениях.

 

 

Демократия: народ как суверен

 

Если в самом начале существования человека претензии на власть обосновы­вались фи­зи­че­ским и духовным превосходством индивида, а также бóльшим опытом, то методика под­чи­нения ближних власти ограниченной по численности группе претерпела на про­тя­жении тысячелетий изменения в смысле утончения систем и составляющих их струк­тур. При этом наука и исследования, всё более утончённые виды техники ведения боя и обороны, то есть реальное и искусст­вен­ное физическое и психическое пре­вос­ходство, играли всегда решающую роль. Не менее важ­ной, однако, оказалась не­об­хо­ди­мость взять под контроль ду­шев­ную жизнь людей. Это происходило пу­тём со­зда­ния тех или иных божеств и мифов, которые описывали возникновение рас и народов в разных культурах и фиксировали законы, по которым люди были обязаны жить.

При этом победители военных столкновений между племенами и народами вся­че­ски стремились (насколько это было им выгодно) либо к частичному при­ня­тию суще­ст­вующих культуры и ци­ви­ли­за­ции побеждённого народа, либо пол­ному раз­ру­шению их, навязывая ему свою культуру и цивилизацию. В боль­шин­стве случаев имело место унич­то­жение мира богов (и тем са­мым мистико-эмо­ци­о­нальной основы) по­беж­дённого народа. В тех случаях, когда зна­ниям побе­ди­теля противостояли зна­ния побеж­дён­ного народа, язык и литература по­след­него разрушались и унич­то­жа­лись. В частности, так поступали с биб­ли­отеками, мо­настырями и храмами. Многие духовные сокровищницы истории челове­че­ства не­од­но­кратно раз­ру­шались и сжигались, например сказочная Алек­сан­дрий­ская биб­лио­тека, ос­но­ван­ная в III тысячелетии до нашей эры, не менее де­сятка раз сжигалась и под­вер­га­лась снесению. «Знание ценнее денег, острее сабли, мощ­нее пушки», – гласит гру­зин­ская по­говорка. Вот почему, в частности, биб­лио­теки оказались центрами духовного пре­вос­ходства. Будь то американская Биб­­ли­о­тека Конгресса в 1814, библиотека католического уни­вер­ситета Лувена (Бель­гия) в 1914 и 1940, Берлинская госу­дар­ственная библиотека в 1945, биб­лиотека ев­рей­ского культурного центра в Буэнос-Айресе в 1990 или На­цио­наль­ная биб­ли­отека Боснии-Герцеговины в 1993, в которой хранились многочис­лен­ные араб­ские научные и мате­ма­ти­ческие рукописи. Всегда уничтожа­лись куль­тур­ные цен­ности – духовно-куль­тур­ная основа побеждённого народа. Таким об­ра­зом были утра­чены, отчасти на­все­гда, бес­ценные знания и ценней­шие по­зна­ния человеческого ума.

Но для обоснования претензии на власть, для создания инсти­ту­ци­ональ­ного су­­ве­ренитета необходимы ещё два существен­ных фактора:

• понятная легитимация в виде максимально полного кодекса законов, вклю­чая сис­тему нака­за­ний и поощрений;
• теория власти, с помощью которой можно легитимировать и обосно­вать пре­тен­зии на власть.

Пункт первый не требует дальнейшего уточнения; в него достаточно было вклю­чать положения, предусматривающие наказание за действия, могущие при опреде­лён­ных условиях нарушить установившийся на подвластной территории порядок господст­ву­ю­щей системы, с учётом целесообразности такого наказания. Побе­ди­тели всегда предписывали по­беж­дён­ным свои условия. Они со­ставляли ко­декс за­ко­нов, выдвигали тре­бо­ва­ния и требовали уплаты дани. Действие имел их за­кон, они брали себе то, что им казалось вы­год­ным и желательным. Они опре­де­ляли но­вый по­ря­док, фаль­си­фи­ци­ро­вали ис­то­рию и исторические про­цес­сы по своему усмо­тре­нию, оправ­ды­вали собст­венные гнусные поступки и на­ка­зы­вали побеж­дён­ных за те же по­ступки.

На протяжении истории человечества теории власти получили чуть ли не ошелом­ля­ю­щее развитие. Так, фараоны ещё могли ссылаться на своё проис­хож­дение от богов. Но такая ссылка во времена Гераклита не вызвала бы слишком много аплодисментов и большого одобрения. Потомственному и отчасти слу­жи­лому дворянство удалось выжить в некоторых частях мира, но, несомненно, са­мой изощрённой теорией власти – словно кван­то­вый пере­ход в мыш­ле­нии чело­века – оказалась де­мо­кратия[6], возникшая в VII веке до нашей эры в атти­че­ской части Греции и распространившаяся в течение двух с поло­ви­ной тыся­че­летий по всему миру как (якобы) идеальная форма власти. При этом пра­отцы де­мо­кратии ис­хо­дили из той весьма идеалистической и благородной идеи, что каж­дый (сво­бод­ный или свободно рождённый) человек, руководствуясь собст­венными взгля­дами, естественным суверенитетом, возлагая на самого себя ответ­ст­вен­ность, стре­мится поручить осущест­вление власти тем, кто обла­дал для этого осо­бой ква­ли­фи­кацией. Проблема заключается в том, что мы имеем дело с явле­нием, с ко­то­рым в похожей форме сталкиваемся и в кри­ми­на­лис­тике, и в истории за­ко­но­да­тель­ства: пре­ступ­ники и криминалисты постоянно со­стя­заются в том, кто кого об­го­нит. Каж­дый изданный закон порождает в кратчайший срок новые ме­тоды тех, кто хочет обойти данный эакон. Подобный феномен на­блю­да­ется на про­тя­же­нии всей ис­то­рии че­ло­вечества в искусстве ведения войны: после по­яв­ле­ния нового ору­жия в кратчайший срок появляется более со­вер­шен­ный вид бо­лее со­вре­менного оружия, с помощью ко­то­рого возможно лик­ви­ди­ровать ору­жия про­тивника.

 

То, что основатели демократии считали нечто само собой разумеющимся, а именно го­товность человека принимать активное политическое участие в де­мо­кра­тическом про­цессе волеизъ­яв­ле­ния и принятия решений, в кратчайший срок было злобно из­вра­щено теми, кто вы­да­вал себя демократом, но на самом деле не собирался предоставлять демосу (сово­куп­ности членов народа или общины) возможность участия в процессе политического во­ле­изъявления. Всё чаще те, кто якобы подчинялся благородному идеалу демократии, использо­вали, с одной сто­ро­ны, леность, а с дру­гой – невежество населения, чтобы осуще­ст­влять свои пре­тензии на власть, которым они никоим образом не соответствовали (и боль­шей частью не же­лали соответствовать) ни в духовном и про­фес­сио­нальном, ни, тем более, в нрав­ственном от­но­ше­ниях.

При этом они прибегали к функциональным параметрам (небольшим суб­сис­темам, вклю­чавшим в себя части суверенитета), с помощью которых вы­ше­сто­ящие су­ве­ренитеты пере­да­ва­лись тем, кто преданнее всех служил системе. Для создания, раз­ви­тия и сохранения своих пре­тен­зий на власть они использовали от­вратитель­ную сис­тему интел­лек­ту­аль­ной, эмоциональной, материальной и не­ма­те­ри­аль­ной кор­рупции (см. рисунок). В этих целях светские и духовные элиты исполь­зо­вали язык, старательно оберегаемый ими от­рыв в знаниях, а также на­уки, суве­ре­нитет в области преподавания и образования, право че­канки монет, ар­мию и пра­во­­судие.

Отсюда понятно, почему крысоловы истории, прибегая к благозвучным идео­логиям, приманкам и обещаниям, умели вновь и вновь побуждать ши­рокие массы к на­зна­че­нию их на долж­ности, для которых они нисколько не были под­го­товлены ни в про­фес­сио­наль­ном, ни в нравственном плане. Достаточно было

При более подробном рассмотрении «квалификация» многих протагонистов ин­сти­ту­цио­нального суверенитета сводится к количеству их ротовых органов, упор­но отрица­тель­ному отношению к создающему добавленную стоимость труду, обте­ка­е­мости в со­от­вет­ствии с новейшими достижениями аэродинамики, удиви­тельной толсто­кожести и полной неосведомлённости (о знаниях не при­хо­дится говорить) в том, что они вещают. Д.-Л. Эрл

 

представить массе необходимый ей образ врага, одновременно обещая ей це­ли­тель­ное избавление, чтобы привести её в со­сто­яние эйфорического опьянения и за­ста­вить её безоговорочно принять зависимость. В та­ких моментах, ощущая своё беспомощное состояние субъективно и кол­лек­тивно, люди жертвовали своим су­ве­р­енитетом в угоду выше­сто­я­щего суверени­тета властителя, а порой – своим иму­ществом, разумом, душой и даже жизнью.

На этом фоне люди поддавались и поддаются внушению жертвовать всеми ос­нов­ными естественными ценностями, своими нравственными предста­вле­ни­ями и естественностью в пользу оказавшегося ярмом суверенитета, единственная цель ко­то­рого заклю­чалась (и по сей день заклю­ча­ется) в обеспечении и рас­ши­ре­нии соб­ст­­вен­ной власти, удовлетворении патологи­че­ской жажды власти, с тем чтобы за­пи­сать своё имя в книгу истории.

При этом эти властители ссылались (и ссылаются) на самые высокие идеалы и бла­го­родные цели, присягали (присягают) на святые писания и богов-осно­ва­телей религий (в на­сто­я­щее время – на конституции и основные законы), обла­го­ра­жи­вая та­ким образом даже самые гнусные поступки. То обстоятельство, что эти властители без угры­зе­ний совести приносили (приносят) в жертву чест­ву­ю­щую их массу, зло­упо­тре­бляли (злоупотре­бляют) ею, внушением подчиняли (под­чи­няют) её своей власти, является слож­ней­шей про­блемой человеческой пси­хо­логии, сущест­ву­ю­щей с давних пор. Прямо-таки тра­ги­ческие черты при­об­ре­тало (приобретает) всё это, когда этим властителям, личность которых отли­ча­лась своей патологией, на самом деле уда­ва­лось (уда­ётся) одержать по­беду. В этой ситуации ли­ко­вание «по­бе­див­шей» мас­сы не зна­ло (знает) пре­дела. Народ всегда от­да­вал (от­даёт) победителю своё сердце, от­но­сился (от­но­сится) к нему с лю­бовью, сим­па­­тией и восхищением и с такой же готовностью жертвовал (жерт­вует) своим рас­суд­ком.

Отсюда становится понятным, каким образом римским папам средневековья уда­ва­лось призывать к участию в крестовых походах сотни тысяч людей, а 500 лет спустя – сжигать сотни тысяч людей – ведьм и воодушевлённых дьяволом ере­тиков. Под тем же знаком (с подтасовкой фактов) натравляли (натравляют) друг на друга народы, восходили на трон светские и духовные диктаторы. Ослеп­лённые идеологиями и религиями, мил­лионы людей подвергались (под­вер­гаются) интеллектуальному одурманиванию и эмоциональному уду­ше­нию или стимулированию, с тем чтобы убивать и истреблять друг друга, пол­ностью изменяя при этом всем принципам человечности и интеллекту.

На этом театре в тыся­че­лет­ней истории человечества встречаются бес­со­вест­ные и сумасшедшие соблазнители, словно нанизанные на нить жемчуга, на­тя­ну­тая в настоящее.

Если раньше властители-развратники мировой истории пользовались пре­иму­ще­ственно услугами чиновничества, крепостных, рабов, вассалов и ило­тов, кото­рые с сегодняшней точки зрения представляли собой весьма при­ми­тив­ное ору­жие, а также не­по­нят­ными с современной точки зрения идолами и иде­оло­гиями, то сегодня властвующие суверены используют куда более со­вре­мен­ные средства: многоступенчатые иерархии чи­нов­ников, аппараты партий со слож­ной органи­за­ционной структурой, идеологизированные бо­е­вые отряды (на­при­мер, про­фес­си­о­наль­ные союзы и службы безопасности), изощрённый инфор­ма­ци­он­ный ап­па­рат – средства массовой информации[7] – и школь­ную, и обра­зо­ва­тель­ную сис­те­мы, которые находятся под контролем го­су­дарства.

Тот, кто контролирует дух (учебную и исследовательскую работу, систему об­ра­зо­ва­ния, науку) и душу (религию) людей, овладевая таким образом умом и эмо­циями, рациональностью и эмоциональностью на­рода, может, опираясь на них, выдвигать чуть ли не любые претензии на власть. Он должен только сле­дить за тем, что­бы ему не препятствовали враждебные идеологии, которые могли бы по­ста­вить под во­прос его претензии на власть. Для этой цели он ис­поль­зует за­ко­но­да­тель­ную, судебную и исполнительную власти. Вот почему бо­лее 70 про­цен­тов всех гер­манских парламентариев являются пред­ста­ви­телями чинов­ни­чества или пуб­личной службы.

С другой стороны, – знаю, что это звучит, возможно, цинично, – довольно по­лезна опре­де­лённая степень угрозы в виде преступности и экстремизма (не име­ет значения – левого или пра­вого). Она вызывает у массы страхи и позволяет су­ве­рену ещё в большей степени огра­ничивать свободы индивида за счёт законов и по­ста­но­вле­ний, (якобы) служащих только безопасности и благу на­рода, чтобы поставить лишённую прав массу под ещё более действенную опеку.

Пожалуй, самый гнусный парафоранд, которым может пользоваться влас­ти­тель, – это язык, точнее, постепенное искажение понятий и значений. В ка­че­стве примеров можно при­вести такие ложные синонимы, как менеджеры и руко­во­дя­щие кадры, мораль и этика, социалистический и социальный, а также сво­бода и одинаковость шансов[8] (см. рисунок).

 

 

Анатомия институционального суверенитета

 

После сжатого обзора истории институционального суверенитета можно под­вести сле­дующие итоги:

1. Развитие обусловленных системой и целиком противоестественных су­ве­ре­ни­тетов есть огромнейшая ошибка мышления и сознания человека.
2. Главными являются не качества властителей и управленцев институ­цио­наль­ных су­веренитетов, а умение как можно лучше владеть системным устрой­ством противо­естест­венных суверенитетов и отдаться им при всех обсто­я­тель­ствах с прене­бре­же­нием любой этики. То обстоятельство, что даже такие ве­ли­кие умы, как Декарт, Руссо, Лейб­ниц и Кант никогда до конца не сфор­му­ли­ро­вали различие между моралью (ко­то­рую сегодня при­нято называть political cor­rect­ness[9]) и этикой (которая является ге­не­тически и инстинк­ту­ально присущим чело­веку параметром мышления и действия), служило и служит великолепным под­спорьем тем, кто извлекает пользу из институ­ци­ональ­ных суверенитетов.
3. Опорами системно-институционального суверенитета являются коррум­пи­ро­ванные ученые, преувеличенные представления о божествах, возведённые в го­сударственную ре­лигию, строгий полицейский и судебный аппарат, гос­под­ство над системой образо­ва­ния, защитники системы, защищающие её от внеш­него и вну­треннего противников (армии и службы безопасности), а также бес­чис­ленное мно­же­ство чиновников и слу­жа­щих публично-(не)пра­вовых учреж­де­ний, ко­то­рые поддерживают претензии на власть.
4. Поскольку подавляющее большинство населения не в состоянии разо­брать­ся в хаóсе разных тем и понятий ни в языковом отношении, ни в отношении их содержания, пред­по­читая следовать мнению, предлагаемому идеологией в легко осваи­ваемой форме, согла­шаясь в то же время быть всего лишь попутчиком, то не сле­дует опа­саться устойчивого сопротивления со стороны населения (де­мо­са), что, раз­уме­ется, принимается в расчёт теми, кто претендует на власть[10].

Мешающим фактором для тех, кто возглавляет те или иные сувере­ни­теты, та­кие, как партии и проф­сою­зы, системы преподавания и образования, ис­сле­до­ва­тель­ские работы и тех­ника, наука и чиновничество, законода­тельство и пра­во­су­дие, яв­ля­ется лишь скрытое единичное или коллективное сопротивление уго­лов­ников, действующих в один­очку или в составе орга­ни­за­ций, радикальных груп­­пи­ро­вок и учре­ди­те­лей новых идео­ло­гий. К ним следует от­нести и «нару­ши­телей», то есть людей, ко­торые не подчиняются псев­досуверенитетам, от­ста­и­ва­ют свой су­ве­ре­нитет и же­лают осуществлять мыс­ли­тель­но-ощущающие дей­ст­вия не­за­ви­симо от дру­гих.

Радикализм порождается всегда ощущением беспомощности и недостатком возможных альтернатив. Чем меньше возможность накопления знаний и по­лу­че­ния об­ра­зо­вания, тем выше готовность прибегать к идеологиям как к якорю спа­се­ния, что к тому же удоб­нее, чем добиваться накопления знаний и понимания. Однако идео­ло­гии не заменяют собственного мышления, а устанавливают над че­ловеком опеку!

Человек нашего времени (ещё) не созрел для демократии. Он предпочитает за­ме­нять собственное мышление готовыми идеологиями или целиком отказы­ва­ется от своей де­мо­кра­ти­ческой ответственности.

 

Руководящие кадры существуют на самом деле: они попадаются в политике и экономике, в об­ласти науки и исследований, преподавания и образования, среди родителей и воспитателей и, обладая естественным суверенитетом и аутен­тич­ностью, оказы­вают влияние на окружающую их среду, формируя её с ответ­ст­вен­ностью. Не­об­ходимо достаточно долго их искать. Д.-Л. Эрл

 

Впрочем, как уже было сказано, радикальные ревнители и уголовные эле­менты даже до­воль­но выгодны институциональным суверенитетам; по край­ней мере они усиливают страх населения перед угрозой для жизни, здоровья и иму­щества, в связи с чем к обе­ща­ниям власть имущих издать дополнительные за­коны (вследствие чего свобода дей­ст­вий отдельного человека ограничивается ещё больше) они прислушиваются с ещё бóль­шей готовностью и относятся с еще бóльшим доверием.

Данный механизм напоминает винт, который за счёт стопора в резьбе можно только последовательно закручивать, но не откручивать.

Тот факт, что недостаток и постепенная утрата личного суверенитета, т. е. са­мо­сто­ятель­ности от­дель­ного человека, степень которой определяется им самим, делает его всё бо­лее не­до­воль­ным и в итоге может у него вызвать за­бо­левание, никак не инте­ресует влас­ти­телей институционального суверенитета. Они обя­за­лись слу­жить сис­теме, воз­ни­кновение которой в большинстве случаев об­усло­влено глу­боко коре­ня­щимися ком­плек­сами непол­но­цен­ности, системе, в которой нет места для под­лин­ной со­ци­аль­ности, чести и достоинства, ми­ло­сердия и че­ло­ве­­ко­любия.

 

 

Резюме

 

Теоретически, безусловно, допускается возможность, что государство объ­еди­няет сово­куп­ность естест­венных суверенитетов составляющего его населения и, со­зна­вая свою ответственность, пред­ста­вляет их по отно­ше­нию к третьим ли­цам.

Однако это предполагало бы, что представители такого государственного су­ве­­ре­ни­тета по­ни­ма­ют и выполняют свои функции и задачи в смысле того зна­чения, которое было определено ещё Гераклитом, Платоном и Демокритом и ко­то­рым должны были руко­вод­ствоваться государственные лидеры в своих дей­ст­виях в качестве максимы.

В настоящее время реальная жизнь, однако, полностью расходится с этой мак­си­мой: светские и духов­ные суверены почти всех государств, в том числе и тех, ко­то­рые, искажая определение этого понятия, называют себя демократией, обес­пе­чивают cвои претензии на власть, то есть функциональный суверенитет, та­ким образом, что по всем правилам искусства эксплуатируют или ограни­чи­вают существующие бóльшей частью только в за­ро­дыше суверенитеты своих (по сути) под­опеч­ных, что является «победой» огосударствленной системы образо­ва­ния и последствием нормированного воспитания народа, поднимают эти суве­ре­ни­теты на бо­лее вы­сокий уровень и распределяют их там по своему усмо­тре­нию в качестве до­хода. Таким образом, суверенитеты от­дель­ных частей насе­ления отбираются у них в прину­ди­тель­ном порядке и передаются на про­ме­жу­точ­ное хранение на уро­вень, который на­хо­дится в полной за­ви­симости от влас­ти­теля. Такие «свал­ки» частичных суве­ре­ни­те­тов народа называют, на­при­мер, пар­тиями, про­фес­сио­нальными союзами, ведомствами и учреждениями или кли­­ром (книж­ни­ками – епископами, карди­на­лами, имамами, раввинами, которые по по­ру­че­нию за­мес­ти­телей Бога наводят порядок и наставляют остальную часть чело­ве­че­ства, как следует вести бого­угод­ный образ жизни).

Тот, кто лучше всего освоил правила «игры» в извращение суверенитета и пред­ста­вля­ется лицам, живущим на промежуточных уровнях в самодо­вольстве и без­опас­ности, наи­более подходя­щим обеспечить их власть и привилегии, полу­чает шанс по­пасть в вер­х­ушку. Ему достаточно один раз в жизни принять ре­шение о том, что без каких-либо угры­зений совести он будет удалять со своего пути любое препятствие, не стесняясь своей развращённости[11] и человеко­не­на­вист­ни­чества. Как можно раньше он должен начать двигаться по инстанциям, стать членом псевдосуверенной касты (орденов и лож, во Франции – Нацио­наль­ной школы администрации, в Германии – партий и профсоюзов) и научиться ори­ен­тироваться в паутине ин­триг и негласных делишек.

 

 

 

Итак, для того чтобы попасть во главу иерархии институциональных суве­ре­ни­тетов, не­об­хо­димы качества, как раз противоположные тем, какими харак­те­ри­зуется от­вет­ст­вен­ный, располагающий богатым опытом жизни, умный и вы­со­ко­нрав­ст­венный суверен.

Быть может, дорогой читатель, такие обстоятельства дела вас потрясут, но они суть печальная действительность. А мы, лишённые своего суверенитета и поставленные под опеку, всё это терпим – послушно, не противясь. Более того, мы да­же легитимируем действия и махинации тех, кто коррумпирует наш суве­ре­ни­тет, принимая участие в так на­зы­ва­емых «демократических» выборах!

Между тем установление опеки над населением, уже давно утратившим свой политический суве­ре­нитет, зашло так далеко, что промежуточные звенья госу­дар­ст­венного суверенитета, прежде всего партии, стали всё более бесцере­мон­но ис­поль­зовать в своих целях го­су­дар­ство и его функциональные подмассы, раз­граблять, портить и подрывать по своему усмо­тре­нию по­ло­же­ния Основного закона, пре­да­вая народ, лишающийся своего суверенитета, полному про­изволу пуб­­лично-(не)пра­во­вых органов, ведомств и партий.

Так они поступают без каких-либо угрызений совести, с весёлой наглостью, не­об­уз­дан­ной лживостью и уверенностью в том, что всё больше впадающий в летар­гию и уже сдав­шийся граж­данин и без того не готов со­противляться.

Поистине «прекрасная» работа, многонеуважаемые дамы и господа «предста­ви­тели народа»!

 

 

Европейский Союз – финал

 

После весьма успешного процесса установления опеки, как считают власт­ву­ю­щие ныне суверены, в част­ности, западного мира, в ходе которого заставили на­селение богатых высо­ко­развитых стран занять аполитичные по­зи­ции, а на­ро­ды развивающихся и по­роговых стран с помощью средств принуждения в виде эко­но­мического превос­ход­ства были отданы в почти неминуемую зависимость, в декабре в Ницце суверенитет европейских государств, который де-факто су­ще­ст­вует только на бумаге, должен быть принесён в жертву молоху европей­ского сверх­го­су­дарства. Об этом уже давно дого­во­ри­лись институциональные су­ве­рены сильнейших европейских государств. Но что ими, в свою очередь, упра­в­ляет по своему усмотрению, как марионетками на нитях, намного более мощ­ный су­ве­рен – меж­ду­на­родный капитал и его владельцы – круг финансовых оли­гар­хов, в кото­рый входят всего лишь несколько десятков семей, – они ещё не по­няли, эти, собственно говоря, вызывающие смех «суверены», которые, однако, из-за своей глупости и жажды власти весьма опасны.

Как «европейцы» мы устремились на финал, которого, видимо, уже нельзя будет избежать. После того как люди в Европе, представляя отдельные её на­ро­ды, уже давно под­чинили и принесли в жертву правящим партиям и поли­ти­кам

свой лич­ный суверенитет, а свою свободу – несметному числу субсистем ин­сти­ту­­ци­о­наль­ого суверенитета, нами овладеет новый монстр – сверхогосударство

Именно сегодняшняя политика, которая заражена партиями, является иде­аль­ным по­ли­гоном для людей, от которых в самом деле никакого толку. Д.-Л. Эрл

 

Европа, что с точки зрения демократии и, следовательно, го­су­дар­ствен­ного пра­ва ни­как не легитими­ро­вано. При этом следует исходить из того, что впредь – невзи­рая на все язы­ко­вые и культурные различия – всё сферы жизни, а также её со­дер­жа­ние будут регулироваться и определяться законодательством цен­тра­ли­зо­ван­ного правительства. Архитекторы этого сверх-государства никоим образом не заинте­ресованы в демократическом участии в этом процессе отдельных на­ро­дов и на­ций. Их единственная цель – сыграть в концерте европейской олигархии власти­ со­от­вет­ст­вующую их положению важ­ную (и вы­соко­опла­чи­ва­емую) пар­тию. Для до­сти­же­ния своих це­лей они го­товы применить любое сред­ство, при­нести лю­бую жерт­ву, отре­каясь от своего со­зна­ния от­вет­ст­вен­ности и прин­ци­пов этики, дать любое обе­щание и при­бегнуть к любой лжи.

В декабре 2000 года собираются отметить праздник по случаю возведения кар­каса Объ­еди­нённых шта­тов Европы и одобрить критерии вступления в Союз десяти кан­дидатов до 2006 года и дополнительных 15 государств – в период между 2010 и 2015 годами.

 

 

Слишком поздно для альтернатив?

 

«Надежда умирает последней», – гласит русская поговорка. В самом деле, чело­ве­че­ству только изредка удавалось избегать катастроф или предупреждать их, но всегда ему удавалось выживать, хотя в большинстве случаев только ценой боль­ших жертв и горь­кого опыта.

 

Флажки на ветру изнашиваются быстрее, чем люди, которые показывают свою при­над­лежность поднятием флага. Д.-Л. Эрл

 

И в этот раз нас, пожалуй, не минуют крупные споры и болезненный опыт. Ибо не следует надеяться ни на проницательность защитников инсти­ту­цио­наль­ных сувере­ни­те­тов, ни на пробуждение бóльшей части летаргической и по­кор­ной судьбе вы­жи­да­ющей мас­сы, которая, следуя принципу святого Фло­риана, согласно которому накликивают несчастье на других, надеется на то, что наме­ча­ю­щиеся на го­ри­зонте по­след­ствия её собст­венной не­ак­тив­ности и поли­ти­че­ской апатии коснутся со­седей, а не её самой.

С другой стороны, вселяет надежду то обстоятельство, что всё больше растёт число тех, кто не желает дольше наблюдать за человеконенавистни­че­скими дей­ст­виями наших современных князей. При этом им может пригодиться то об­сто­ятельство, которое в своей корыстной слепоте властители институци­ональ­ного су­ве­ренитета не могут ни увидеть, ни понять: любой институ­цио­наль­ный (и, сле­до­вательно, противоестественный) суверенитет запутывается рано или позд­но в системе, которую он создавал для сохранения своей власти. По­сколь­ку системы себя ограждают и не способны и не хотят учиться, они, сле­до­вательно, ли­ша­ют­ся возможности усовершенствоваться и рано или поздно зады­хаются в собственных стенах[12].

С учётом этого люди, которые не являются узниками такой системы, должны подбадривать друг друга, поднимать свой голос при каждой представляющейся воз­мож­ности и всячески способствовать разработке чистых с этической точки зре­ния и ответственных альтернатив на тот период, который наступит после не­ми­нуемого краха системы.

Австрийцам остаётся пожелать дальновидности, чтобы Австрия добилась вы­хода из Евро-Со­юза путём плебисцита. Пусть и Швеция, и Швейцария, а так­же Да­ния и Велико­британия противостоят сладким звукам свирели, манящим их под­чиниться евро. Пусть оговорка[13] комиссара ЕС Ферхойгена, которая ока­за­лась, быть мо­жет, пер­вой разумной фразой в его политической карьере, громко зву­чит в ушах мил­ли­онов людей; в этой фразе можно было догадаться об исти­не, ко­то­рая должна за­ста­вить каждого мыслящего современника пробудиться и дей­ст­вовать.

 

О культурном уровне народа, степени его аутентичности и суверенитета можно судить по качеству его политиков. Желаем Европе скорого выздо­ров­ления! Д.-Л. Эрл

 

Насколько глубоко европейские люди дадут себя вовлечь в водоворот пе­ре­оценки главами государств и правительств своих сил, страдающими эго­ма­нией, зависит от готовности тех, кто не только прочитает настоящую статью, но и бу­дет дей­ст­вовать соот­вет­ст­ву­ющим образом.

 

 

Надежда умирает последней!

 

 

 

Г.-В. Граф

[1] Обязательное голосование членов фракции в соответствии с принятыми ею решениями является на­ру­ше­нием положений статьи 38 Основного закона, зафиксированным в письменной форме.

[2] Обе христианские церкви являются единственными негосударственными организациями, которые имеют свою социальную юрисдикцию, получают «чаевые» (пожертвования), не облагаемые налогами. Их университетские учреждения, а также оклады профессоров оплачиваеются государством, на них рас­про­страняются многочисленные налоговые льготы. Кроме того, чуть ли не все католические и еван­ге­ли­че­ские учреждения (например, больницы, детские сады и др.) получают значительные субсидии из казны (которая пополняется и за счёт тех, кто не является членом этих двух церквей).

[3] Расходы государства на взимание, распределение и передачу церковного налога покрываются лишь в не­зна­чительной части за счёт поступлений от церковного налога.

[4] – политически правильно (англ.), то есть с точки зрения политической правильности.

[5] Korruption – Die Entschlüsselung eines universellen Phänomens. Hans-Wolff Graf. Fouqué-Verlag, 1999.

[6] – народовластие (греч.).

[7] Кому же известно, что Deutsche Presse-Agentur (DPA – Германское информационное агентство, ДПА) является публично-(не)правовым учреждением, основные пайщики которого – правительство Германии, а также крупнейшие газетные издательства, радио- и телекомпании?

[8] Die Macht der Information, DBSFS e.V., München, 2000 и Leadership statt Management, München, 1997.

[9] – политическая правильность (англ.).

[10] Die Utopie der Demokratie, DBSFS e. V., München, 1998.

[11] Korruption – Die Entschlüsselung eines universellen Phänomens, FOUQUÉ-Verlag, 1999.

[12] См. System und Schema, Pragma und Praxis в брошюре: Die Macht der Information, DBSFS e. V., München 2000.

[13] «О возможности проведения референдумов и в Германии следовало бы серьёзно задуматься».