Чтобы диалектически чисто и в языковом отношении однозначно обсуждать этот – на первый взгляд, возможно, несколько провокационный – тезис, нам следует сначала определить значение слова «умный» как четко продуманный, мысленно однозначный и интеллектуально обоснованный – в противоположность хитрому, хитроумному или пронырливому, – а «эгоизм»[1] – без оценки в привычном, обремененном моралью смысле – как центрирование на собственном Я.
Мы рождаемся физически очень зависимыми существами, еще не способными выживать самостоятельно. Но помимо физической заботы (питание, одежда и гигиена) мы также эмоционально-душевно зависим от экзогенной симпатии, внимания и любви, чтобы – как показывают жестокие эксперименты с грудными детьми – очень быстро не иссохнуть душевно и умственно, без контактов с окружающим миром не зачахнуть и снова быстро не попрощаться с жизнью, познав равнодушие и пренебрежение, в результате утраты естественных жизненных импульсов.
В той мере, в какой мы получаем внимание и душевно-интеллектуальное, эмоциональное и рациональное общение, питаются наши любопытство (эмоциональный ресурс) и интерес (интеллектуальный ресурс). В нас пробуждается потребность вступать с окружением в коммуникативный обмен, содействующий нашему росту и становлению, – мы учимся и развиваемся.
Этот абсолютно естественный эгоизм – мы привлекаем к себе внимание своего окружения, пытаемся овладеть предметами и сферами вокруг нас, постичь, попробовать и понятийно упорядочить их (как с точки зрения понимания, так и эмоционально) – заставляет нас накапливать познания, чтобы, сочетая их функциональность и практичность, связывать их друг с другом. Из этого в свою очередь постепенно развивается понимание в отношении нашего окружения, мы учимся эмоционально постигать, рационально понимать и функционально классифицировать самих себя как часть этого окружения.
Мы знакомимся с каталогом собственных желаний и потребностей и познаем реакции окружающего мира на наши действия и поступки. При этом мы прощупываем, насколько далеко мы можем зайти, и где наше окружение устанавливает те или иные границы. Мы учимся интегрироваться в сообщество и знакомимся с его каталогом заповедей и запретов, потребностей и претензий, ожиданий и привычек, которыми мы, с одной стороны, пользуемся и наслаждаемся и которым, с другой стороны, мы должны подчиняться. Короче говоря: мы социализируемся.
Однако в ходе этой первичной социализации (маленького) ребенка мы часто имеем дело вовсе не с обученными педагогами[2], а с во многих отношениях приспособленными людьми, которые выполняют воспитательные функции не в соответствии с собственными чувствами и ощущениями, интеллектуально зрелыми мыслями и убеждениями, а скорее демонстрируют своим примером целый каталог социограмматических задач, которые им навязывались в течение их собственной жизни (и воспитания). Сюда относятся различного рода правила, моральные понятия и принуждения, изобилие дезинформации (и развивающиеся из нее псевдознания в многочисленных областях), скопище фиктивных страхов (страхи не справиться и страхи потери), уже даже не осознаваемая нами приспособленность, ложные идеологии и ценности и мн.др.
И все это родители и воспитатели, учителя и наставники переносят со временем на подрастающего ребенка – с тем последствием, что он все больше и больше становится приспособленным членом семьи, общины и всех сообществ, в которых он растет.
В процессе этого приспосабливания человек все больше приносит естественное МыслеЧувствоДействие[3], собственные ощущения и естественные способы поведения в жертву образцам МыслеЧувствоДействия, заданным социологической системой: он учится тому, как он должен чувствовать, мыслить и действовать, чтобы получить признание и внимание, одобрение и похвалу своего окружающего мира – пренебрегая своей первичной естественностью. Это в значительной степени приводит к «обесчесчиванию» собственного МыслеЧувствоДействия, шизофренизации между первичным Я и коллективным Я, знакомой каждому из нас по глубокой фрустрации в тех случаях, когда мы идем на ленивые компромиссы, не высказываем честно свое мнение и полагаем, что должны подчиняться бессмысленным предписаниям, – чтобы не вызывать недовольства у окружающих, не слышать упреков и не наказываться лишением любви.
Но при определенных предпосылках – именно благодаря здоровому эгоизму – люди завоевывают для себя интеллектуально-душевные свободы, позволяющие им жить честнее и здоровее, чем обычно. Ради этого они мирятся с тем, что окружающий мир встречает их с удивленно поднятыми бровями, непониманием и осуждением (а порой также с нескрываемой завистью, восхищением и преисполненным удивления глубоким уважением).
Таких людей ценят и (тайно) почитают за их независимость. Их близости и совета (робко) ищут. Они кажутся более здоровыми и жизнерадостными, менее напряженными и более предсказуемыми для своих окружающих. Эти люди излучают оптимизм и жизнерадостность, кажутся более искренними и естественными. Они убеждают своей аутентичностью, и в этом заключается их сильная мотивационная сила для окружающего мира, но также исходящая от них опасность для системы. Своей открыто проживаемой независимостью они мешают системно выдрессированному коллективу, подвергая данность сомнениям, не позволяя себя принудительно связывать и морально коррумпировать. Тем самым они становятся врагом менеджмента[4] системы, тщательно сохраняемого (государственного) порядка, в котором наибольшее значение придается контролю и постоянству. По-настоящему свободные индивидуумы более самостоятельны и притязательны и в своей либеральности также менее контролируемы.
Чтобы сделать массу более послушной и легче управляемой, система использует целый ряд понятий с искаженным смыслом и корруптный язык, которые якобы предлагают (хорошо выдрессированной) массе защиту, но на самом деле манипулируют ею самым скверным образом, провозглашая «ценности» догмой и сохраняя тем самым власть, – именно с помощью нее система определяет свою силу (и превосходство в отношении других систем). Сюда относятся моральные «авторитеты» и идеологии, правила и предписания во всевозможных областях повседневной жизни, обязательный надзор за информацией и коммуникациями, частично подвергаемыми цензуре, каталог заданных целей и идеалов, а также образов врагов и угрожающих последствий при возражении и ослушании.
В связи с этим многие понятия переплетаются («социальный» в противоположность «социалистическому», «коммунальный» в отличие от «коммунистического», «этический» вместо «морального» и мн. др.).
Сюда также относится – и здесь круг замыкается – понятие эгоизма.
Умный эгоист будет развивать свой базис из разума и чувства, рационального и эмоционального и старательно вести его к его настоящим ценностям[5] – первично ощущаемым и понимаемым как истинные, – чтобы тем самым жить и переживать здоровее и в соответствии со своим аутентичным Я.
Он будет обходиться со своим окружением очень социально, отзывчиво и с осознанием ответственности – без всяких требований со стороны третьих лиц – опять же из чистого эгоизма: ведь если я хочу жить счастливой, полной радости жизнью, я неизбежно должен помогать как можно большему числу людей из моего окружения тоже стать счастливыми, довольными и аутентичными, поскольку это в свою очередь будет увеличивать мою жизнерадостность, позволять расти моему ощущению счастья и улучшать мои собственные шансы.
Таким образом, свободное, схематически[6] стремящееся вовне (а не системно прокаленное), умное общество должно направлять свои усилия на то, чтобы позволить максимально большему числу членов вырасти в аутентичные существа – умных эгоистов – и соответствующим образом содействовать их развитию, чтобы как сумма сильных, жизнерадостных элементов стать таким же сильным и жизнерадостно активным. Для этого ему, прежде всего, следует уступить абсолютное первенство ключевому слову «ПОЧЕМУ» – первичному понятию для изучения основ и познания взаимосвязей.
Умный эгоист в течение своей жизни никогда не перестанет задавать вопрос «Почему?», искать вопросы и объяснения, вместо того чтобы довольствоваться заданными образцами мышления, чувствования и действия, которые были навязаны ему в процессе его воспитания и социализации.
Умный эгоист всегда остается любопытным, интересующимся ребенком.
Х.-В. Граф
Перевод с нем. М. Назаровой
* Речь автора во время дискуссии по вопросам социологии и психологии в «Немецко-Русском доме» в Калининграде, Россия 21. 09.2000
[1] Ego = Я, эгоизм – Я-центрирование, -связь, -видение
[2] Педагог – греч. товарищ по играм, сопровождающий, друг ребенка
[3] См. статью «Активное и реактивное МыслеЧувствоДействие», DBSFS e.V., Мюнхен
[4] См. статью «Лидерство вместо менеджмента», DBSFS e.V., Мюнхен, 1997
[5] «Охрана внешней среды – где же охрана среды внутренней?», Партнерство по охране внутренней среды (P.f.I.), Мюнхен
[6] «Власть информации», DBSFS e.V., Мюнхен, 2000